Огарев еще прежде меня окунулся в мистические волны. В 1833 он начинал
писать текст для Гебелевой [Г е б е л ь — известный композитор того времени. (Прим. А. И. Герцена.)] оратории «Потерянный рай». «В идее потерянного рая, — писал мне Огарев, — заключается вся история человечества!» Стало быть, в то время и он отыскиваемый рай идеала принимал за утраченный.
Я им переделал эту докладную записку и
написал текст по-немецки с русским переводом. И когда мы в другой раз разговорились с Алимпием"по душе", он мне много рассказывал про Москву, про писателя П.И.Мельникова, который хотел его"привесть"и представить по начальству, про то, как он возил Меттерниху бочонок с золотом за то, чтобы тот представил их дело в благоприятном свете императору, тому, что отказался от престола в революцию 1848 года.
Неточные совпадения
Редкин постригся в гражданские монахи, служит себе в министерстве внутренних дел и
пишет боговдохновенные статьи с
текстами.
В третьей строке он сначала
написал: «Когда мой дом», затем зачеркнул слово «дом» и над
текстом написал: «двор».
А.М. Пазухин
писал непрерывно, круглый год, два фельетона-романа в неделю, а в
тексте еще сценки.
Протопоп взял перо и под
текстом бесформенной бумаги
написал: «Благочинный Туберозов, не имея чести знать полномочии требующего его лица, не может почитать в числе своих обязанностей явку к нему по сему зову или приглашению», и потом, положив эту бумагу в тот же конверт, в котором она была прислана, он надписал поперек адреса: «Обратно тому, чьего титула и величания не знаю».
Он
писал: «Между прочим, я не получил сюда ни подтверждающего письма от Франка относительно статьи о душе России, ни рукописи
текста «Предварительного действа» А. Н. Скрябина (последний, неосуществленный замысел композитора.
«В греческом
тексте Нового Завета, —
пишет М. Л. Кинг, — есть три слова, означающие любовь.
По-английски я стал учиться еще в Дерпте, студентом, но с детства меня этому языку не учили. Потом я брал уроки в Петербурге у известного учителя, которому выправлял русский
текст его грамматики. И в Париже в первые зимы я продолжал упражняться, главным образом, в разговорном языке. Но когда я впервые попал на улицы Лондона, я распознал ту давно известную истину, что читать,
писать и даже говорить по-английски — совсем не то, что вполне понимать всякого англичанина.
Он
писал сперва черновой
текст, жена сейчас же переписывала, и я был свидетелем того, как Екатерина Павловна приходила в кабинет с листком в руке и просила прочесть какое-нибудь слово.
Корш был доволен и моими корреспонденциями в
текст"Санкт-Петербургских ведомостей", и в особенности моими фельетонами"С Итальянского бульвара". Но сезон кончался, и
писать было почти что не о чем.
Был счастливый хмель крупного литературного успеха. Многие журналы и газеты отметили повесть заметками и целыми статьями. «Русские ведомости»
писали о ней в специальном фельетоне, А. М. Скабичевский в «Новостях» поместил подробную статью. Но самый лестный, самый восторженный из всех отзывов появился — в «Русской мысли». Я отыскал редакционный бланк «Русской мысли» с извещением об отказе напечатать мою повесть и послал его редактору журнала В. М. Лаврову, приписав под
текстом отказа приблизительно следующее...